Объяснение в ненависти - Страница 26

— Так как жена? — снова подбросил хворосту в огонь разговора бывший школьный приятель. — Наверное, прилично зарабатывает?

— Я тоже стараюсь семью обеспечить! А она вообще… — с обидой произнес Лученко. И неожиданно для самого себя предложил: — Хочешь, я тебе ее комнату покажу?

— Давай.

Нетвердыми шагами они направились в комнату Веры по длинному коридору бывшей коммуналки, ныне отдельной квартиры с евроремонтом. Хозяин открыл дверь, и оттуда выскочил спаниель белого цвета. Он громко и сердито лаял на мужчин, приседая на передние лапы, шерсть на мощном загривке стояла дыбом, и весь его: грозный вид как будто предупреждал: «Только посмейте нарушить границу моей территории!» Если бы Пай умел изъясняться на человеческом языке, он объяснил бы, что терпеть не может пьяных.

— Ты что, псина?! — рявкнул на него Юрий слегка растерянно. — На своих? Я те дам!

Спаниель все же не охранная собака, за ногу не схватит. Он обнюхал вошедших и спрятался под диван. Одноклассники вошли в комнату. Зуев шарил любопытным взглядом по стенам и полкам. Гнездо докторши было очень уютным, здесь хорошо пахло. От этого жилья на гостя повеяло чем-то щемящим и забытым, словно от большой чашки с парным молоком, каким его маленького угощала бабушка; в селе. В Вериной комнате жила душа ее хозяйки, здесь было множество предметов, согревающих и оживляющих, равнодушные квадратные метры. На стенах— несколько небольших картин в простых аккуратных рамках: осенний пруд, сосна на фоне заката и натюрморт — ландыши в голубом кувшине; портрет дочери в карнавальном костюме, большая фотография Олечки на утреннике в детском саду, где дочь изображала кошечку. Пятилетняя девочка в кокетливом фартушке гордо показывала фотографу серый пушистый клубочек — сделанного ею самой мышонка. На; полке стояли «зимние бутылки» причудливых форм, обсыпанные мелким белым пенопластом на клею, откуда! торчали всевозможные веточки. Рядом с ними красовалось: большое гипсовое ухо — шуточный символ профессий психотерапевта, как ее понимал пациент-скульптор. На стене висел написанный яркой гуашью манускрипт: «Инструкция по применению сотового каравая. Сотовый каравай предназначен для непосредственного невиртуального общения между абонентами. Общаться предпочтительнее за чашкой чая, сдабривая разговор топленым маслом, сгущенным молоком или вареньем».

— Так я не понял, — будто очнувшись, спросил Зуев, — что конкретно ты собирался мне демонстрировать?

— Разве ты не заметил? У нее даже в домашней обстановке есть кусок поликлиники.

— Где?

— Вот у нее в шкафу, на полке, в целых три ряда стоят папки с карточками психов.

— И что?

— То есть ей мало того, что все это дерьмо хранится в клинике! У нее в комнате сотни историй болезней, понял? — сердился подвыпивший Юрий.

— Понял, понял.

— Что ты! Она ведь кажный день перед сном, прежде чем вырубиться и забыться, сначала созерцает свои папки с аккуратными наклейками: шизофрения, маниакально-депрессивный психоз, фобии и все такое!..

О говорил еще что-то, болтал без умолку, как всегда. Еще в школе Зуев недолюбливал Лученко за эти льющиеся потоки слов. Тетерев на току. Сам себя слушает. Слушай, слушай. Если уж ты такой одноклеточный, что поверил в случайную встречу, съел и не подавился сказочкой, будто Борька Зуев — опустившийся тип, то не обратишь внимания, если я как будто из любопытства пороюсь среди папок…

Гостю повезло. Юрия из кухни зачем-то позвала мать, и он вышел. Через пару минут, налюбовавшись комнатой Веры Лученко, гость вернулся в кухню.

— Ну как? — поинтересовался Юрий.

— Наша пани докторша, — подала голос старшая Лученко, — каждый день, перед тем как заснуть, инвентаризацию своих психов проводит! Чтоб, значит, ни одного дегенерада не забыть! У ней, у Верки, никто не забыт, что ты! За каждой наклейкой в папках написано про этих, вся подноготная. Однажды я так, по случайности, взглянула. Там такое!!! Про детство ихнее, и про родителей, и про половую жизнь. Фу! Какая она бесстыдница, людям про такое вопросы задавать! А они, придурки, ей все про себя рассказывают. — Зинаида победно взглянула на сына и гостя.

— Мам! Ну что ты все путаешь! Не «дегенерады», а «дегенераты», — поправил родительницу сынок, пропустив мимо ушей тот факт, что она смотрела истории болезней Вериных пациентов. Видимо, его нравственные принципы допускали чтение чужих медицинских документов.

— Юрочка! Что ж ты мать перед школьным товарищем поучаешь, нехорошо, сынок!

— Ладно, не бери в голову. Я ведь не со зла. Просто мы с тобой объясняем Борьке про мою «счастливую семейную жизнь».

Мать и сын совершенно не обращали внимания на то, что гость на их реплики никак не реагирует.

— А у вас, Борис, детки есть? — полюбопытствовала Зинаида.

— Есть, — скупо ответил Зуев, не сообщая никаких подробностей.

— Таким, как моя невестка, я бы вообще запретила рожать. Какая она мать? Кроме клиники своей, ничего не видит!

— Интересно, если бы она однажды осталась без работы, то что стала бы делать? — спросил гость, удачно меняя тему.

Мать с сыном переглянулись: это неожиданное предположение почему-то показалось им очень смешным. Сын басовито заржал, как конь, скаля зубы, мать захихикала мелко и с треском, будто орехи колола. Зуев пожал плечами.

— Ну и чего такого, — сказал он. — Нынче много народу без работы сидит.

— Да она сейчас в отпуске как раз, — заметил Юрий. — В Одессу поехала.

Он не стал уточнять, что тоже был там с ней один день. Мужчины вышли на кухонный балкон покурить. Здесь все было приспособлено для неторопливого мужского отдыха: старый журнальный столик с подпиленными ножками и два маленьких неудобных детских стульчика, большая банка из-под кофе, полная окурков. Помолчали.